Михаил ПОСЕЛЬСКИЙ
Свидетельство очевидца. Воспоминания фронтового оператора
Михаил Посельский — фронтовой кинооператор с неизменными «Аймо» и «Лейкой» через плечо — мальчишка, один из миллионов, чья молодость выпала на войну. Воспоминания фронтового оператора, капитана М. Я. Посельского — воспоминания, которые из личных наблюдений превратились в историю страны, мира — и историю операторского мастерства. Снятые им кадры вошли в картины «Сталинград», «Орловская битва», «Бобруйский котёл», «Освобождение Белоруссии», «От Вислы до Одера», «Берлин», «Разгром Японии» и др. Кадры, запечатлевшие смертельную опасность и бессмертную волю к Победе.
На церемонию из Москвы прибыл человек, который сделался врагом корреспондентов, работавших в Карлсхорсте. Он гонял нас отовсюду, где, как он считал, мы не должны были находиться. Врожденный вышибала, он как будто получал удовольствие от грубостей, которые проявлял по отношению к нам своей «работой». Заведуя охраной прибывших участников подписания, он всячески старался не допустить к ним корреспондентов. С его «помощью» многие ценные и неповторимые для истории кадры так и остались не запечатлёнными на плёнку. А между тем сам Жуков обратился к постановщику фильма «Берлин» Юлию Райзману с просьбой о том, чтобы операторы как можно больше сняли фельдмаршала Кейтеля, одного из главных разработчиков и исполнения плана «Барбаросса».
Но как в такой день добраться до Жукова и объяснить ему нашу беду? Каким-то путём Райзману удалось перехватить Жукова и сообщить, что нам не дают снимать немцев… Жуков моментально схватился за телефонную трубку и «по-русски» популярно разъяснил начальнику охраны, что он думает о нём и о его поведении. Ведь своими запретами он мешает освещать прессе нашу победу. После соответствующего внушения «вышибала» разрешил пропустить в особняк к немцам одного московского оператора. Пропустили меня. Здесь «вышибала» допустил одну непростительную ошибку. При входе в особняк у меня не отобрали личное оружие. Все находившиеся в доме парламентёры были предварительно разоружены… Допущенная охраной оплошность могла иметь непоправимые последствия… На следующий день об этом было доложено Жукову. Меня тоже допросили. После этого случая «вышибалу» на ответственных съёмках мы больше не видели. Жуков таких ошибок не прощал!
Без всякого сопровождения иду по дорожке сада к особняку, парадная дверь не заперта. В прихожей вешалка, на которой висят немецкие шинели. Над вешалкой полка с генеральскими фуражками, среди которых выделялась одна, самая высокая и крупная — фельдмаршальская, Кейтеля. Снимаю свою фуражечку и кладу её рядом.
В руках у меня камера «Аймо», а на плече висит «ФЭД». Обхожу комнаты первого этажа — всюду безлюдно. Заглядываю на кухню и там вижу женщину-повариху. Она сообразила, кто мне нужен и указала пальцем в потолок. Поднимаюсь на второй этаж: в небольшом холле сидят два немецких офицера вермахта.
На ломаном немецком языке спрашиваю: «Во ист фельдмаршал Кейтель?» Один из офицеров кивком головы указывает на закрытую дверь, которая ведёт в следующую комнату. Осторожно приоткрываю её и вижу тех, кому предстоит подписывать безоговорочную капитуляцию Германии. У стола в глубоком кресле сидит глава немецкой делегации, правая рука Гитлера — фельдмаршал Кейтель. Тот самый Кейтель, который ещё не предполагает, что окончит свою жизнь на виселице. Я поднял камеру и нажал на спусковой рычажок.
Адъютанты следили за каждым моим движением, опасаясь, как бы я не позволил себе чего-нибудь лишнего. Фельдмаршал начал медленно застёгивать на себе мундир. Появление в особняке кинооператора было полной неожиданностью, и сейчас, должно быть, он обдумывал, как в этой ситуации лучше выглядеть перед камерой. Мундир Кейтеля был сверху расстёгнут, железный крест вывернут наизнанку… Спиной к окну на диване сидели раздражённые генерал-адмирал Фридебург и генерал-полковник Штумпф. Всем своим видом они давали понять, что не желают сниматься, но когда увидели, что Кейтель не возражает против съёмки, сделали вид, что не замечают оператора.
Вся съёмка проходила при гробовом молчании, и только треск работающей камеры нарушал тишину. Кейтель достал из портсигара сигарету, закурил её и принял важную позу.
Освещение для съёмки было явно не достаточным и, чтобы проэкспонировать плёнку, я решил замедлить ход камеры, и вместо нормальной скорости 24 кадрика в секунду, пустил её на 12 кадриков. Из-за этого снятые немцы при малейшем своём движении дёргались на экране. Обычно такая съёмка считалась операторским браком. Я поделился своими опасениями с Райзманом. Режиссёрская фантазия сработала моментально: «Какой же это брак? Мы в тексте фильма скажем, что в предсмертных судорогах находятся те, кто развязал эту войну…»
Спустя пару минут с начала съёмки фельдмаршал занервничал, стал поправлять воротничок своего мундира. Очевидно, ему становилось душно, он откровенно стал посматривать в камеру. Я почувствовал: надо заканчивать съёмку! Мокрый от нервного напряжения я покинул эту комнату. В холле вспомнил о фотоаппарате, который висел на плече. Пересилив себя, вновь вошёл в эту комнату и повторил, но уже в фотографиях, — последние минуты ожидания немцами своего поражения в войне.
